Марк Азов - «Мир приключений» 1987 (№30) [Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов]
— Когда высадились? — спросил Лыков, не говоря вслух — они.
— Примерно через час, как ты отъехал. Как специально ждали. Угораздило же тебя вернуться.
Вовку они все еще не видели. Он не шевелился, пристыл к мешку.
— Я ехал не с ночевой.
— Это понятно, — суетился толстенький под окошечком. — Все равно обидно. Илюша. Задержись на ночь, смотришь — ушли бы. А так у нас шибко нехорошо.
— Оставьте, Николай Иваныч! — оборвал тот, что сидел на куче угля, сложив на коленях обмотанные полотенцами руки, — радист Елинскас. — Илья, он что, ясновидящий? Они, наверное, шли в погруженном состоянии. И сядьте, прошу. Свет застите.
— Что с руками? — отрывисто спросил Лыков.
— Я ж говорю, — опять засуетился толстячок. — Римас ключом работал на рации. А они ворвались, они, наверное, решили — он о них сообщает, вот и припечатали пальцы к рации.
— Куда с такими руками? — беспомощно выругался радист.
Вовка не видел лиц. Вовка видел тени, слышал голоса, ловил каждое слово. Ждал, что ответит Лыков.
Ответил не Лыков. Толстячок сказал:
— Может, тебе еще повезло, Римас. Будь пальцы в порядке, они могли посадить тебя за рацию.
— Я бы не сел! — опять выругался радист.
— А я и не говорю, что ты бы сел. Я говорю: посадили бы. Силой бы посадили.
— Не меня! — литовец явно не блистал вежливостью. Выругался он похлеще боцмана Хоботило, но к этому на зимовке, похоже, давно привыкли, потому что Николай Иванович нисколько не обиделся на Елинскаса, так и продолжал притоптывать под окошечком:
— Кто ж ее ждал? Кто ее ждал, эту подлодку?
— Интересно, — ни к кому не обращаясь, пробормотал радист. — Ну, впихнули они нас в наш же собственный склад. Ну, прокантуемся мы в нем до утра. А утром? Утром что будет?
— Утром “Мирный” придет! — охотно откликнулся Николай Иванович: — Он же на подходе. У них какая-нибудь пушчонка есть. Напугают подлодку.
— Нет на “Мирном” пушек, — негромко сказал Вовка в темноту. — Пулеметы есть, а пушек на “Мирном” нет.
— Кто? Кто там? — удивился Николай Иванович. — Пацан? Откуда пацан?
— С “Мирного”, — еще тише ответил Вовка.
— С “Мирного”?!
— Оставь пацана! — приказал Лыков. Левая его нога торчала перед ним, как выстрел. — Я привез пацана. Мы с ним боцмана похоронили на Угольном. Не придет “Мирный”.
— Неправда! — выдохнул Вовка. — Придет! Он во льдах от подлодки прячется!
— Горластый, — удивился радист, явно разочарованный. И предупредил: — Ты, паря, тише. Там за дверью — не повар. Там фриц стоит. Вот вернем хозяйство, тогда голоси как можешь. А сейчас я — за дисциплину.
— Нет там никого за дверью, — подал голос Лыков. — Я прислушивался. Ушли они. Не дураки, торчать на морозе. Замок навесили. Это ты, Коля, прихватил с материка замок.
— Так от медведей! От медведей, не от людей! — обиделся по-детски Николай Иванович. И совсем не к месту удивился: — Вот ведь! Вчера со скуки сдыхали, сегодня людей на Крайночном — не протолкнешься!
— “Не протолкнешься”! — взорвался Лыков. — Расстрелять нас мало! Война к концу, мы рот раззявили! А они, — кивнул Лыков в сторону двери, — они даже не торопятся. Могли сжечь станцию, а не жгут, могли пристрелить нас, не пристрелили, могли сразу загнать в подлодку, доставим, дескать, русских гусей в фатерланд, да ведь не торопятся… Не торопятся… — повторил он.
— Почему? — шепотом спросил Николай Иванович.
— Метеоплощадка цела? Цела. Приборы действуют? Действуют. Рация есть на подлодке? Есть. Чего же им торопиться? Погода всем нужна. Они ради нее гоняют в Арктику специальные самолеты, не жалеют ни горючего, ни пилотов. А тут стационар! Давление? Пожалуйста. Температура? Пожалуйста. Сила, направление ветра? Пожалуйста. Это для фрицев сейчас ценней, чем если бы они потопили наш транспорт. Они же теряют свои станции, им не хватает сведений о погоде. Они нас, смотришь, еще поблагодарят.
— Ага, — сплюнул Елинскас. — Поблагодарят…
— Так вот! — объявил Лыков. — Сами потеряли станцию, сами ее и вернем.
— Как?
— Забыли про Угольный? Там, на разрезе — резервная рация, спасибо Римасу. Срочно надо связаться с Карским штабом, пусть шлют самолет, надо утопить эту сволочь.
— А мы? — охнул Николай Иванович. — Они ведь и нас разбомбят!
— Заслужили, — отрезал Лыков.
Николай Иванович заметался под окошечком, зашаркал унтами:
— Хватятся нас. Не сегодня, так завтра хватятся!
— Если хватятся, — мрачно подсчитал радист, — то не сегодня и не завтра. В лучшем случае, через неделю. Осень, Николай Иванович. Решат, пурга нас накрыла. Бывало такое, знаете. Так что неделю, а может, и все две наши фрицы могут работать спокойно.
— А “Мирный”? — не соглашался, настаивал Николай Иванович. — Нас не хватятся, ладно. А “Мирный”? Он что, иголка? Его-то уж начнут искать!
— Недели через две, — мрачно подсчитал радист. — Здесь же зона радиомолчания. Молчит и молчит. Выйдет из зоны, сам объявится.
— Илья! — взмолился Николай Иванович. — Ты толком нам объясни, что с “Мирным”, какой боцман, откуда пацан?
— Он хороший пацан, — коротко объяснил Лыков. — Это потом. Что на материке, Римас?
— Наши под Яссами, — радист сразу повеселел. — Румыны сбросили Антонеску, они объявили фрицам войну. — И скрипнул зубами: — Война к концу, а мы в мышеловке.
2
Вовка слушал. Вовка ничего не понимал.
Лиц не видно, темно. Бревенчатые холодные стены. На дверях замок. Рядом фашисты. А они теряют время на разговоры! Бежать, бежать надо на Угольный! Срочно надо бежать!
Он не выдержал, сполз с мешка, на ощупь исследовал дверь.
Хорошая оказалась дверь. Прочная. А для большей прочности ее еще оковали металлической полоской. От холода на шляпках гвоздей проступил бархатный иней.
А ночью?
— Судьбинушка, — расслышал он глухой голос радиста. — Я, братаны, совсем по-другому мог устроить судьбу. Я, братаны, хоть и литовец, а родился в Средней Азии, станция там есть — Каган. А в Москву приехал поступать в училище. Рисовал понемножку — урюк цветет, ишаки бегают. Один хороший человек присоветовал, я поехал. Хороший город Москва, только ночевать негде. Спустился в пивной погребок, думаю — досижу до утра, нет, в полночь вытолкали. А я одурел — Москва! Бродил всю ночь по улицам. Дворники метут, весело. А в училище привязался ко мне старичок, говорят, профессор, чем-то я ему не понравился. Сунул мне гипсовую головку — богиня греческая. Я списал ее, а старичок: “Старовата она у вас. Постарела, она, — говорит, — под вашим карандашом лет на полтораста”. Я обидчивый был, плюнул. Вышел перекурить, на стене объявление. “Курсы радиотелеграфистов… Форма… Питание…” Чего мне эти богини, если они так стареют? Клюнул на форму. А не засуетись, найди я подход к тому старичку, смотришь, сидел бы сейчас в Самарканде…
